Врата Птолемея - Страница 81

— Ну, я это формулировал не совсем так. Я говорил, что ты полный…

— Ты говорил, Бартимеус, что нам не суждено преодолеть две проблемы. Проблему свободы воли и проблему боли. И я снова вижу эту уверенность в твоих прищуренных глазках! Так вот, ты ошибаешься. Взгляни на меня: что ты видишь?

Я поразмыслил.

— Маньяка-убийцу в человеческом облике? Жуткий сплав худшего, что есть в человеке и в джинне? Или — но тут я, конечно, несколько загибаю, — бывшего врага, внезапно решившего смилостивиться и сжалиться надо мной?

— Нет, Бартимеус. Нет. Хорошо, я тебе скажу. Ты видишь джинна, не испытывающего боли. Ты видишь джинна, обладающего свободой воли. Неудивительно, что ты не понимаешь: за пять тысяч лет такого чуда, как я, ещё не бывало!

Он протянул вполне человеческую руку и бережно потрепал перышки у меня на голове.

— Можешь ты себе это представить, несчастное раненое создание? Без боли! Без боли, Бартимеус! Ах, — вздохнул он, — ты себе просто не представляешь, какую ясность рассудка это даёт!

Без боли… В глубине моего усталого, затуманенного сознания внезапно всплыло воспоминание: скелет Глэдстоуна, подпрыгивающий, кривляющийся…

— Я однажды встречался с афритом, — сказал я. — Он тоже говорил что-то в этом духе. Но его сущность была заточена в человеческих костях, и он просто спятил. В конце концов он предпочел уничтожение такой жизни.

Факварл изобразил на лице Хопкинса нечто вроде улыбки.

— А, ты о Гонории? Да, я о нём слышал. Бедолага был весьма влиятелен! Моя сущность защищена — так же, как и его, — и я, как и он, обладаю свободой воли. Однако заруби себе на носу, Бартимеус: я, в отличие от него, с ума не сойду!

— Но для того, чтобы находиться в этом мире, ты должен быть призван, — сказал я. — Значит, ты должен выполнять чей-то приказ…

— Меня вызвал Хопкинс, и его приказ я выполнил. Теперь я свободен!

Я впервые заметил внутри человека нечто от джинна: в глубине глаз сверкнуло торжество, почти как пламя.

— Быть может, ты помнишь, Бартимеус: в нашу последнюю встречу я с оптимизмом отзывался о безрассудстве некоторых лондонских волшебников, людей, которые, возможно, в один прекрасный день дадут нам шанс.

— Помню, — сказал я. — Ты говорил о Лавлейсе.

— Верно, но не только о нём. Так вот, как выясняется, я был прав. Вот он, наш шанс! Сперва Лавлейс откусил больше, чем мог проглотить. Но его замысел провалился, он погиб, и я…

— Освободился! — воскликнул я. — Да-да! И все благодаря мне! Хотя бы за это ты должен быть мне признателен.

— …оказался заточен в шкатулке на дне моря, благодаря одному из условий вызвавшего меня заклятия. Всё время, что я там находился, я проклинал того, кто убил Лавлейса.

— А, это, должно быть, был мой хозяин. А ведь я его предупреждал, чтобы он не торопился, но разве он станет меня слушать?..

— По счастью, вскоре меня освободил один из знакомых Лавлейса, который знал обо мне и моих дарованиях. И с тех пор я работал с ним.

— Хопкинс, видимо? — сказал я.

— Вообще-то нет. Да, кстати! — Факварл взглянул на часы. — Некогда мне тут с тобой рассусоливать. Сегодня вечером начинается революция, и я должен при этом присутствовать. Ты со своими идиотами-дружками и так меня сильно задержали.

Ворона исполнилась надежды.

— Значит ли это, что у тебя не будет времени на то, чтобы предать меня обещанной долгой и мучительной смерти?

— У меня не будет, Бартимеус, но от смерти тебе не уйти.

Он протянул руку, ухватил меня за шею и выдернул нож из моего крыла. Тело Хопкинса взмыло в воздух и развернулось лицом к тёмной столовой.

— Так-так, посмотрим, — бормотал Факварл. — Ага! Вот это должно подойти…

Мы поплыли над столами в сторону противоположной стены. Там стоял столик на колесиках, брошенный официантами. В центре столика красовалась огромная супница с выпуклой крышкой. Супница была серебряная.

Ворона отчаянно затрепыхалась.

— Слушай, Факварл! — взмолился я. — Не делай того, о чём сам же потом пожалеешь!

— Об этом я уж точно не пожалею!

Он опустился рядом со столиком, поднял меня над супницей. Холодное излучение ядовитого металла коснулось моей истерзанной сущности.

— Здоровый джинн в такой могиле может протянуть несколько недель, — сказал Факварл. — А ты в своем нынешнем состоянии вряд ли можешь рассчитывать больше чем на пару часов. Так-с, что там у нас?

И он проворно снял с супницы крышку.

— М-м! Суп из морепродуктов! Замечательно. Ну что ж, прощай, Бартимеус. Будешь умирать — утешайся тем, что рабству джиннов приходит конец. Сегодня мы отомстим за все!

Он разжал пальцы, и ворона с тихим плеском плюхнулась в суп. Факварл помахал на прощание и закрыл крышку. Я остался плавать в непроглядной тьме. Вокруг повсюду было серебро, моя сущность таяла и обгорала.

У меня был только один шанс — один-единственный шанс: дождаться, пока Факварл уйдёт подальше, потом собрать последние силы — и попытаться сбросить крышку. Дело непростое, но выполнимое — если, конечно, Факварл не догадается придавить крышку каким-нибудь кирпичом.

Возиться с кирпичом он не стал. Он придавил крышку целой стеной. Раздался грохот, треск, сильный удар. Супница вокруг меня сплющилась, раздавленная почти в лепёшку упавшей на неё каменной кладкой. Со всех сторон было серебро. Ворона дергалась, корчилась, но деваться было некуда. Голова у меня закружилась, моя сущность начала закипать, и я почти обрадовался тому, что теряю сознание.

Обожжен и задавлен насмерть в серебряной миске с ухой. Бывает, конечно, смерть и похуже. Но вот так, навскидку, ничего в голову не приходит.